Форум » Фики с другими пейрингами » «Вино и зелёные глаза», ЛМ/НБ, ЛМ/ЛЭ, драма/романс » Ответить
«Вино и зелёные глаза», ЛМ/НБ, ЛМ/ЛЭ, драма/романс
Шейра: Название: «Вино и зелёные глаза». Пейринг: Люциус/Нарцисса, Люциус/Лили Рейтинг: PG-13 Жанр: драма/романс Размер: мини Саммари: «История Нарциссы, цветов и тёмного вина никогда не должна покидать моей комнаты. Здесь – в Большом зале, коридорах и помещении для собрания старост – имеется совсем другая. Льда, презрения и ярко-зелёных глаз». История Люциуса, мучаемого неразделённой любовью и призраками прошлого.
Ответов - 3
Шейра: Слово за слово, со случайной улыбки и адресованного не тебе взгляда – так начинаются все наши разговоры. Разговоры нежеланные, раздражающие нас обоих. Но мы должны говорить, обязаны прикасаться друг к другу – и я покорно вдыхаю мятный запах её волос. Думаю, лимонный аромат моего одеколона нравиться ей ничуть не больше – и, возможно, это единственная причина, по которой я продолжаю его использовать. Ей назло. Назло себе. Она терпеть меня не может, и очень изящно смогла это доказать. Когда первая ярость прошла, когда необходимость играть на публику исчезла, я молча аплодировал ей, о чём, впрочем, так никто и не узнал. Единственным свидетелем был бокал с вином, а он, в отличие от стен, не имеет ни ушей, ни губ. Забавно – она так и не поняла, откуда в её спальне тогда, в первый раз, взялся букет белых нарциссов. Белые цветочки с жёлтой серединкой. Её волосы и моё солнце. С тех пор… Пора. Взмахом палочки отключаю будильник и одним глотком допиваю вино. Оно – мой единственный собеседник в разговорах о Нарциссе. Без губ и ушей, оно лучше всего мира понимает невысказанные мысли. К тому же мало кто в Хогвартсе может позволить себе без всякого повода выпить бокал самого лучшего вина. *** – Мистер Малфой? Равнодушно поднимаюсь со своего места и, даже не задумываясь, начинаю рассказывать о состоянии дел в Слизерине. Общее собрание старост всегда казалось мне достаточно глупым мероприятием. В этом году изменилось только одно – из глупого оно превратилось в мучительное. А всё потому, что ты никогда не спишь, как другие. Внимательно смотришь на говорящего – и это заставляет меня всё чаще сваливать отчёт на Беллу. Но сегодня моя очередь, а значит – придётся терпеть твой взгляд. И тихонько молиться Мерлину на то, чтобы презрительная улыбка и острое «автографов грязнокровкам не раздаю» заставили тебя опустить проклятые ярко-зелёные глаза. Ненавижу зелёный цвет. Стоп. Почему мне кажется, что что-то не так?.. Пустой коридор пятого этажа. Вокруг – картины, доспехи неизвестного рыцаря и замаскированный зеркалом проход в Хогсмид. И – Эванс, неизвестно зачем потащившаяся после окончания собрания за мной. Впрочем, как раз очень даже известно, и никакого оптимизма это не внушает. За последний год она уже сделала четыре попытки разобраться, и каждый раз отступала, убегала в слезах и истерике. В искусстве бить по больному мне пока далеко до отца, но на неисправимую гриффиндорку Эванс его вполне хватает. Другое дело – на этот раз я просто не успеваю его применить. Я даже собраться с мыслями и рот открыть не успеваю – направленная в лицо волшебная палочка, как выяснилось, очень успешно этому мешает. – Нет, Малфой, – встряхнув головой, резко говорит Эванс, – на этот раз я не позволю тебе заговорить мне зубы. Меня достало всюду натыкаться на твой взгляд, и теперь ты объяснишь, какого чёрта тебя от меня надо. – Ты так в этом уверена, малышка? – кривлю губы в усмешке, а в звеняще пустой голове только одна мысль: «Не закрывать глаза». – И, Мерлина ради, опусти ты палочку. Всё равно ведь не воспользуешься. – Ты так в этом уверен? – вскинув брови, передразнивает меня Эванс. Опустив, конечно, обращение, но это не значительно. Потому что… потому что я абсолютно не уверен. Потому что я знаю – она не побоится запустить в меня заклинанием потяжелей. От мысли, что сейчас действительно придётся объясняться, становить нехорошо. И именно в этот момент раздаётся высокомерное: – Опусти палочку, малышка. Не тебе тягаться с чистокровными волшебниками. На этот раз Белла пришла очень вовремя… *** Не знаю, что повлияло на меня сильней – разговор с Эванс, равнодушный взгляд Нарциссы или «дружеские» подколки Беллы. Но когда директор объявил о предстоящем Рождественском бале и выборе его короля и королевы, я как-то сразу понял, что не стану приглашать свою официальную невесту. Никого другого, конечно, тоже… хотя идея пригласить Эванс определённо не лишена своеобразного шарма. Моё решение тут же вызвало волну разнообразных слухов… но Беллатрикс только одобрительно кивнула, а значит никаких проблем с семьёй Блеков ждать не приходилось. Всё остальное меня слабо волновало. Это же самое я сказал задавшему уже традиционный вопрос Снейпу, когда мы мирно беседовали, заняв лучшие кресла в гостиной. Он равнодушно кивнул, продолжая задумчиво рассматривать гобелен на противоположной стене. Я, успокоенный полным отсутствием любопытства с его стороны (обычно Северус, чем-то сильно заинтересовавшийся, становился невероятным занудой), окончательно расслабился и чуть ли не задремал в своём кресле. Именно поэтому (поэтому – и никак иначе!) следующий вопрос Снейпа ударил ниже пояса: – Люц, скажи, а что у тебя с Эванс? Я от такой неслыханной наглости просто поперхнулся. Даже Белла, несмотря на все наши с ней дружеские отношения, не смела задавать мне подобных вопросов. А тут… – Только не начинай отрицать, ладно? – ухмыльнулся заметивший, конечно, мою реакцию Снейп. – Это глупо и бесполезно. – А я и не собирался, – хмыкаю, наконец-то взяв себя в руки. – Просто ничего не буду отвечать. – Это – тоже ответ, – неожиданно серьёзно отзывается Северус. Потом встаёт, желает мне спокойной ночи и уходит по направлению к комнате мальчиков. Свои собственные помещения полагаются исключительно старостам, а ему до этого далеко… «Что у тебя с Эванс?» – Снейп уже ушёл, а дурацкий вопрос всё ещё звучит в голове. Не то, чтобы у нас что-то было. Не то, чтобы могло что-то быть. Просто… так получилось. Просто у неё оказались слишком знакомые ярко-зелёные глаза. *** А бал определённо не задался. Сидеть в сторонке, комментируя чужие действия и посмеиваясь над танцующими – занятие, конечно, чрезвычайно увлекательное, но только не в тех случаях, когда тебе самому больше всего хочется к ним присоединиться. И смешки выходят скорее горькими, чем высокомерными, а комментарии пахнут самой обычной завистью. Чёрной – совсем как её фамилия, – некстати думаю я, и мысленно отвешиваю себе подзатыльник. Не время и не место размышлять об этом. Не время и не место любоваться на приколотый к её мантии цветок. История Нарциссы, цветов и тёмного вина никогда не должна покидать моей комнаты. Здесь – в Большом зале, коридорах и комнате для собрания старост – имеется совсем другая. Льда, презрения и ярко-зелёных глаз. Впрочем, для неё тоже сейчас не время и не место. Жаль только, она сама об этом не знает. – Малфой, нам надо поговорить, – яростно бросает вынырнувшая неизвестно откуда Эванс. Невольно отмечаю, что, будь на её месте Белла, фраза прозвучала бы откровенно злобно. А у этой – яростно, не больше. Огненно-рыже, без всяких тёмных оттенков и чёрных подтекстов. – Это ты так считаешь, – фыркаю себе под нос, поднимаясь, впрочем, при этом с удивительно удобного стула, который занял в самом начале вечера. Эванс смотрит мне прямо в глаза – и, после бессонной ночи, заполненной размышлениями о Нарциссе и разбавленной остатками вина, у меня просто нет сил ей отказать. Мы вместе выходим из зала, провожаемые несколькими увивлёнными взглядами. Впрочем, не думаю, что кто-то всерьёз обратил на нас внимание. У всех и своих дел хватает. Эванс уверенно пересекает холл и, тихонько хмыкнув, распахивает дверь чулана для мётел. Отходит в сторону, делая приглашающий жест рукой. Заходит следом за мной, закрывает дверь, садиться на какое-то перевёрнутое ведро и гостеприимно кивает мне на соседнее – дескать, располагайся. Что я и делаю, тихонько разглядывая свою рыжеволосую соседку. Она не злиться – это не просто понятно, это очевидно. Не злиться, не возмущается, не собирается ни в чём обвинять. Просто устала, запуталась и в конец замучалась всюду натыкаться на мой взгляд. И я с неожиданным отчаяньем понимаю, что сегодня всё кончится. Что сейчас, глядя на вот такую Эванс, я отвечу на все её вопросы. А она их задаст. – Почему? – наконец спрашивает гриффиндорка, после нескольких минут равнодушного молчания. Её голос очень тихий, и мне чудится, что от него пахнет пылью и затхлостью, хотя, конечно, я прекрасно понимаю, что это запах чулана, в котором мы сидим. – У тебя глаза такие же, как у моей матери, – отвечаю я, и в моём голосе не больше жизни, чем в её. – И всё? – вопрос звучит почти как молчание. – И всё, – эхом откликаюсь я. А в наступившей тишине мне отчётливо слышится крик матери. Мы с отцом так и не узнали, кто подмешал яд в апельсиновый сок, который она пила каждое утро. Мы так и не поняли, кому говорить «спасибо» за медленную и мучительную смерть миссис Малфой. Вот только я на всю жизнь запомнил, как закрывал её пронзительно-зелёные глаза. Мне тогда было семь лет – и кошмары снились мне ещё очень долго. В десять они постепенно сошли на нет… чтобы вновь вернуться, когда, на седьмом курсе, я впервые встретился взглядом с Лили Эванс, пятнадцатилетней гриффиндорской старостой, у которой оказались слишком знакомые ярко-зелёные глаза. Глаза, на которые она не имела никакого права. – Petrificus Totalus, – шепчу я, резко вскинув волшебную палочку. И едва успеваю заметить страх и удивление, прежде чем Эванс оказывается на полу. В глазах матери до самого конца была решимость. Решимость хотя бы умереть с гордо вскинутой головой, если уж ничего другого ей не остаётся. Она никогда не позволила бы себе испугать или удивиться. Или, по крайней мере, показать кому-то любое из этих чувств. – Тебе же говорили, Эванс, что ты никогда не сможешь тягаться с чистокровными волшебниками, – усмехаюсь я, и на этот раз усмешка выходит сама собой. – Obliviate! А потом я закрываю глаза потерявшей сознание гриффиндорке. И, не оглядываясь, возвращаюсь в Большой зал. *** Оказывается, меня ждут. – Где пропадаешь, Люциус? – интересуется Нарцисса, перехватит меня по дороге к свободному стулу. – Да так, с Эванс в чулане для мётел разговаривал, – небрежно отмахиваюсь от вопроса. Блек только фыркает. Она, как и все прочие представители этого семейства, искренне уверена, что ложь должна быть хотя бы правдоподобной. То, что я сказал правду, ей, конечно, и в голову не приходит. – Ты что-то хотела, дорогая? – улыбаюсь, вкладывая в это обращение весь свой не растраченный ещё сарказм. Несколько секунд Нарцисса молчит. Потом: – Ты ведь хотел бы стать королём бала, верно, Люциус? – Даже если и так – то что? – вопросительно вскидываю бровь. – Я хочу быть его королевой, – спокойно, глядя мне прямо в глаза, говорит Блек. Несколько секунд мы просто смотрим друг на друга, не веря ни в сказанное, ни в услышанное. А потом одновременно улыбаемся, и я протягиваю Циссе руку, а она вкладывает в неё свою. И мы идём танцевать, абсолютно уверенные в том, что короны достанутся именно нам. *** А всё-таки личные комнаты для старост факультетов – это очень удобно. Об этом я думаю, когда, утром, Нарцисса тихонько покидает мою спальню. А позже, на завтраке, протягивая ей очередной букетик бело-жёлтых нарциссов, я уже не думаю ни о чём. …ну, разве только о том, что мята – это не только запах её волос. Это ещё и вкус губ, которые вчера вечером я впервые в жизни поцеловал…
Meister Faust: Шейра пишет: гобелен на противоположенной стене противоположной. Потом в начале что-то было про будильник. Как-то мне сразу показалось, что это слишком по маггловск - иметь будильник в Хогвартсе :) Хотя... Вообще - симпатичный фик. Приходится задуматься, особенно, когда происходит резкий переход с Нарциссы на Лили. Возник один вопрос: что конкретно чувствовал ЛМ к ЛЭ? Или он даже самому себе не смог признаться?
Шейра: Meister Faust пишет: противоположной. спасибо, исправлю... Meister Faust пишет: Как-то мне сразу показалось, что это слишком по маггловск - иметь будильник в Хогвартсе :) Да нет, там даже у Роулинг про будильники что-то было, по-моему... Meister Faust пишет: Вообще - симпатичный фик. Приходится задуматься, особенно, когда происходит резкий переход с Нарциссы на Лили. Рада, что симпатичный) Ради перехода и писался =) "Три девушки Малфоя")) (Третья – Белла) Meister Faust пишет: Возник один вопрос: что конкретно чувствовал ЛМ к ЛЭ? Или он даже самому себе не смог признаться? Он даже не то, чтобы признаться, он понять не мог... Лили для него была призраком матери, смерти, потери. Будоражила воображение, будила воспоминания. Но как человек – не интересовала.
полная версия страницы