Форум » ФЕСТОВЫЕ ФИКИ » Фик № 10 "Давайте, Люся, потанцуем" от Команды Снейпоманов. "Дальше я не помню", СС, ЛЭ, СС/ЛМ » Ответить

Фик № 10 "Давайте, Люся, потанцуем" от Команды Снейпоманов. "Дальше я не помню", СС, ЛЭ, СС/ЛМ

Команда Снейпоманов: Тема: «Давайте, Люся, потанцуем» [more]В фике должен обязательно присутствовать танец. Он может стать ключевым моментом в раскрытии образа, или важным этапом в развитии отношений. Не важно кто у вас будет танцевать - главные герои или вообще-кто-то на заднем плане. Но танец должен быть важен для сути рассказа. Остальное - на усмотрение автора.[/more] Название: «Дальше я не помню» Автор: Команда Снейпоманов Герои: СС, ЛЭ; CC/ЛМ Рейтинг: NC-17 (авторский) Жанр: dark, POV CC Дисклеймер: Благодарю Дж. К. Роулинг. Саммари: История одной зеленой ленточки. Предупреждение автора: frottage, ненормативная лексика.

Ответов - 17

Команда Снейпоманов: А солнце ослепляло. Словно в насмешку над мрачным настроением, оно жарило, как оголтелое. Я прел в этой чертовой мантии, по спине ползли струйки пота, липкие, омерзительные, и я сам чувствовал, что от меня воняет. Может быть, и не так явно, не у всякого же такой нос, то ли благословение, то ли проклятие. Нужно спрятаться в тень. Я так расплавлюсь здесь, истеку потом. Отойти в кусты, вот-вот, в кустах мне самое место… Но из кустов я ничего не увижу… Может быть, лучше, чтоб я и не видел. Лучше не торчать здесь, и кусты ни к чему – вот бы вернуться в подземелья, там нет солнца, там прохладно и темно, можно отгородиться кроватным пологом, создать привычный саркофаг, спрятаться от всех и подумать о чем-нибудь… другом. Например, о своем будущем, где отпадет всякая нужда прятаться. Перспективы вполне реальны, я знаю. Я уверен, что смогу. Все наладится. Все изменится, вся моя надоевшая тухлая жизнь, все пойдет по-другому. И тогда она… Она. Какого черта они затеяли это, на глазах у всех, прямо во дворе? Целую толпу зевак собрали, показушники. Ничего-то им не стыдно, никого не стесняются. Собственно, они ведь не делают ничего предосудительного, так? Какого ж черта им стесняться. Тем более, все смотрят, похоже, с одобрением. Расположились на траве, как в зрительном зале. Было бы на что любоваться! Я неловким движением чешу зудящую спину. Было бы на что… Но я ведь и сам… Солнечные лучи пронизывают рыжие пряди, словно ее голова пылает костром. Это, пожалуй, даже страшновато. Глаз не могу отвести. Ветер, солнце, она двигается, словно не касаясь земли. Она летит. Летит. Я уверен, никто больше не слышит музыку, потому что никакой музыки и нет, но она – слышит. И она танцует, попадая точно в такт этой музыке, и не замечает никого кругом. Зеленая лента развевается в длинных волосах, словно тонкая змейка горит в огне. Тоже танцует, змейка, саламандра… Я зажмуриваюсь на миг, ощущая тянущую боль в груди. Я не вижу, не хочу видеть, что она танцует не одна. Но мне себя не обмануть, сколько ни прикидывайся слепым и не жмурь глаза. Она танцует не одна. Этот мудак очкастый, выскочка. Конечно, он-то не слышит никакой музыки. Просто тупо топчется рядом, и его руки лежат на ее тонкой талии, приобнимая. Вот же устроили представление! Курам на смех. Показушники… Ее форменная юбка, чуть ниже колена, развевается на ветру. Она кружится, и я вижу то сноп пылающих волос, разметавшихся по спине, то лицо – упоенное, нежное, с легким румянцем. Опущенные ресницы, тень, еле заметная, чуть выше скул. Круги под глазами – и кожа там удивительная тонкая, почти прозрачная. Опять, наверное, гуляла всю ночь. Не спала… Ну, это я заливаю. С такого расстояния мне никак не разглядеть, что там у нее под глазами. Но мне и не надо разглядывать. Я просто знаю. Знаю – и все. Неожиданный порыв ветра вдруг выдергивает ленту из волос. Горящая змейка вырвалась из огня и теперь летит по воздуху, извиваясь и трепеща. Зрители, увлеченные кружением двух фигур в объятиях друг друга, и не замечают этой змейки. А я замечаю. Она летит прямо в мою сторону, и сердце в груди делает восторженный кульбит. Да, да. Пожалуйста! Я воспринимаю полет змейки как неслыханный подарок самому себе. О таком я и мечтать не смел… Ветер несет змейку дальше. Как завороженный, я наблюдаю этот полет над своей головой, и, опомнившись через минуту, бросаюсь вдогонку. Это мое! Это мне! Лента, описав последний плавный круг в воздухе, медленно ложится прямо в траву. Зеленое на зеленом. Почти не видно… Я догнал. Догнал… Наклоняюсь, чтобы поднять, сердце колотится где-то в горле. Вдруг ликование сменяется болью. Что-то придавливает кончики моих пальцев, уже почти схвативших ленту. Я ориентируюсь не сразу, даже в придавленном состоянии пытаясь взять кусочек шелка, завладеть им. – Эй ты, падаль, чего хватаешь? Не твое – не трогай! На пальцы наступили ботинком, соображаю запоздало, прежде чем слышу голос. Ни за что не выпустить змейку – это единственное, о чем я могу думать, поднимая глаза. Стоять не удобно, я нагнулся – но чтобы выпрямить спину и выдрать свои пальцы из-под башмака, мне нужно выпустить змейку. А я не могу. Не могу. – Отцепись, Снейп! Конечно, это Блэк. Смотрит раздраженно, с вызовом. Как всегда. Меня охватывает паника. Он не позволит мне… не позволит… не позволит! Я готов закричать от отчаяния. Счастье было так близко, только мое, не омраченное ничьим присутствием и ничьей волей. Я не отдам. И не подумаю даже. Это мое!! – Иди к черту, Блэк! – Оставь ленту, Снейп! Он топчется прямо по пальцам, от боли я теряю равновесие, падаю на траву, наконец, вырвав руку, и накрываю ленту собой. Блэк лениво ржет. – Давай ее сюда! – Обойдешься, – шиплю я злобно и роюсь в кармане, ища палочку. Не очень-то удобная позиция для схватки. Я пытаюсь пойти на хитрость и ненавижу сам себя за заискивающие нотки в голосе. Но я должен заполучить змейку во что бы то ни стало. – Я отдам ленту Эванс, Блэк. – Еще чего! Я сам отдам! Палочка уже в моих руках, но я боюсь, что в развернувшихся военных действиях Блэк окажется проворнее и схватит ленту. Лента делает меня непростительно слабым и заторможенным, излишне осторожным, а Блэк не церемонится, он без всякой магии тянет меня за шкирку в попытке сдвинуть с места. Опомнившись, я вскакиваю на ноги и проворно наклоняюсь, но на пальцы опять обрушивается ступня башмака. – Я сказал, не трогай!!! Забыв про палочку, я думаю только о ленте, башмак перемещается с моих пальцев на змейку, но я упорно, настырно тяну шелк на себя. Блэк смеется. – Чем это от тебя так воняет, засранец? С резким, совершенно невыносимым для ушей звуком лента рвется на две половинки. Не ожидая этого, я плюхаюсь на задницу в траву. Блэк ржет. Но мне плевать. Я прячу обрывок ленты в карман мантии, и теперь вспоминаю про палочку, наконец. Я готов защищать свой трофей. Палочка направлена на Блэка, и с губ сейчас сорвется заклятие. – Вот бесноватый, – небрежно бросает Блэк и, как-то странно посмотрев на меня, вдруг поворачивается спиной и спокойно шагает прочь. Я вспоминаю, что у него дисциплинарное взыскание. Ему нельзя применять магию в разборках и стычках. Кажется, я что-то такое слышал… он достал-таки МакГонагалл, и она в очередной раз его наказала. Я думаю о Блэке ровно одну секунду – а потом напрочь забываю о его существовании. Бросаюсь в траву на колени, подбираю второй обрывок ленты, достаю тот, что спрятал в карман. Бормочу «Reparo». Целехонькая змейка нежно обвивает мои пальцы. Я подношу ее к лицу и замираю от прикосновения гладкого теплого шелка к щеке. Знакомый, слишком знакомый запах сводит меня с ума. И в этот момент я почти счастлив. *** Душно, несмотря на то, что солнце уже скрылось за фабричными трубами. Просто дышать нечем. Второй месяц стоит несусветное пекло, ни капли дождя, воздух превратился в густую смрадную взвесь, состоящую из жидкого огня и пыли. Словно мы в пустыне, а не на нашем чахоточном острове – просто не верится… Но мне некогда рассуждать о превратностях погоды. Я бы и вовсе об этом не думал – если бы пот не заливал глаза. В доме ничуть не лучше, чем на улице. Впрочем, иллюзия того, что там, за стенами, есть некое подобие дыхания, навязчива и необорима. Краем глаза я вижу, как Люциус тянется к окну осторожным движением, полным скрытого отвращения, и с усилием опускает раму. Я замечаю на его руке перчатку из тонкой светло-бежевой кожи – и мне делается не по себе. Словно это его вторая кожа – и она морщинится, собираясь в складки на сгибах пальцев. Надел перчатку… ему противно касаться покрытой многолетней грязью оконной рамы. Я кошусь на плотно сжатые, почти белые губы… различаю крохотную, совсем крохотную капельку слюны в уголке рта, словно я смотрю на его рот через увеличительное стекло. – Долго ты еще будешь возиться, Снейп? Его голос, обычно ровный и презрительно-высокий, звучит неожиданно хрипло, и я угадываю в нем первые признаки не то что нетерпения – а настоящей паники. Мгновенная радость обжигает грудь. Не хочется анализировать, чему же я так рад. Из открытого окна накатывает жаркая зловонная волна. Я не отвечаю на вопрос, исподтишка разглядывая Малфоя. Его белая рубашка промокла от пота, шелк прилип к телу, и сквозь тонкую ткань просвечивает совершенно безволосая, как у женщины, грудь. Полукружья сосков, аккуратно очерченные, словно налились темной кровью. Я невольно сглатываю и отворачиваю лицо. – Снейп! Вот же послал дьявол напарника. Я тебя спрашиваю, долго еще? – Не знаю, – цежу сквозь зубы. – Если ты устал, можешь пойти прогуляться. Теперь он не отвечает, сжимая и без того узкий бледный рот. Безгубое лицо выглядит странно, но даже очевидное уродство не портит общего облика. Напротив, делает его совершенно законченным. Ласка, горностай, изысканный и бесполезный зверек, тупоголовый и трусливый – таким только сидеть на коленях у девиц и вероломно покусывать кормящие пальцы. Как там называлась эта картина, которую я видел в поместье… Меня передергивает. Скорей бы уж кончался этот кошмарный смердящий день, нужно и в самом деле поторопиться. Кусливый зверек устал надзирать, устал сидеть сиднем восемь часов подряд и покрываться испариной. Ну надо же… Мокрый насквозь – и не воняет. Как будто его тело – и не тело вовсе. Так, всего лишь иллюзия. Чего не скажешь о моем теле. Вряд ли в этом зловонии можно различить, но я знаю совершенно точно – рядом со мной трудно дышится. Стоит мне подойти поближе – и Люциус бледнеет. От отвращения, конечно. Значит, все-таки чувствует. Да и черт с ним. Какая мне разница. Надо поторопиться, да, понимаю я – когда тот, что лежит, распростертый, на грязном полу, начинает стонать. – Он очухался. Дай ему еще, Снейп. – Рискованно. Он может отбросить копыта, а мы так ничего и не выясним. – Скорее уж я отброшу копыта в этой клоаке. Ну делай же что-нибудь, ты говорил, что твое зелье сильнее сыворотки правды, и от него нет никакой защиты! Ты, выходит, врал? Врал – Ему?! – Возможно, этот человек вообще ничего не знает. Он городит какую-то чушь, он… – Не пересказывай, я не жалуюсь на собственный слух. Дай ему еще, я сказал. – Но... – Пошевеливайся, Снейп, и рассуждай поменьше. Без разговоров! Я усмехаюсь, и, наклонившись над тем, что еще утром было здоровым мужчиной лет сорока, вливаю в синие губы зелье из пробирки и давлю на кадык, чтоб проглотил. Кадык судорожно дергается, словно в горле бьется обезумевшая в неволе мышь. Какое-то время ничего не происходит. Люциус кусает губы. Я стою, наклонившись над телом, на тот случай, если нашему гостю все-таки случится сделать хоть какие-то признания. Ну же. Давай. Я так устал и так хочу пить... В голове что-то щелкает, меня на мгновение уносит воображением на берег реки... впрочем, это озеро. Это всегда озеро. Я стараюсь не замечать, как неспокойна и свежа его прохлада. Окунуться с головой. Утонуть. Полные удушья хрипы моментально возвращают меня в комнату. Человек на полу хрипит, ритмично дергая руками и ногами. Сучит конечностями, как придавленный паук лапами. Четкий ритм его движений кажется забавным, словно он танцует. Ну и властная же у него партнерша, та, что с косой… Я еле сдерживаю улыбку. Судороги. Теперь он вряд ли что-то скажет. Я ведь предупреждал, что избыток зелья не приведет ни к чему хорошему. Под телом – там, где корячатся и выгибаются в немыслимых «па» костлявые ноги, прямо между ног – расплывается, растет мерзко воняющая лужа, не первая за этот день. В нос ударяет еще и запах дерьма. Я пожимаю плечами. Кажется, ему не долго осталось. Но он так ничего и не сказал. Характерные звуки за спиной отвлекают мое внимание от танцующего паука. Люциус, согнувшись пополам, неудержимо и шумно блюет прямо на собственные башмаки с узкими носами. Блевотина тоже не добавляет благоухания в мою обитель. – Воды… воды дай, – голос Люциуса настолько слаб, что я вздрагиваю. Где-то должна быть чистая чашка… вот она. Я лью воду из палочки и подношу ему, легко перепрыгнув через островки белой блевотины. Люциус отталкивает мою руку. – Не мне. Ему… Ему дай… этому… – Ему вода не поможет. Он умирает. Скорей бы уж все кончилось. Я чувствую, как рука вдруг наливается пульсирующей болью. Кружится голова. Я подношу руку к лицу, будто бы утереть пот, и украдкой касаюсь губами рукава рубашки, даже сквозь ткань умудряясь почувствовать прохладу зеленого атласа. Лента спит, нежно обмотавшись вокруг метки. Потрогав ленту губами, я успокаиваюсь. Боль проходит. *** Ступни ног утопают в ворсе ковра. Длинный ворс. Странное ощущение – будто идешь по траве. Голубая трава. Так и должно быть, здесь-то уж точно все не так, все по-особенному – и поэтому трава не может быть зеленой. Голубой – да. Трава цвета неба, все перевернулось с ног на голову… Ноги, что-то смущает. Башмаки – такие грязные, наверное, на этой голубой траве, в которой утопают щиколотки, останутся следы – уродливо черные… Ну и хорошо, почему-то приятно осознавать, что я запачкал этот ковер, стерильно-вычищенный, трава никогда не бывает такой стерильной… Это все обман. Обман. Мне хочется обернуться и посмотреть, как выглядит протоптанная мною темная грязевая дорожка. Мне хочется специально пошаркать ногами, обтирая влажные прилипшие к подошве комочки глины. – Что ты топчешься, Снейп? – раздается за моей спиной. – Поднимайся по лестнице, пока никто не увидел. Я вздрагиваю. Голос звучит гулко, ударяет в стены, как упругий мячик, потом отскакивает, чтобы ударить в уши… Зачем он говорит так громко? Кажется, он не хотел привлекать внимания… Я не люблю приходить в поместье. Я был здесь раза три, но каждый раз ощущения будто стираются – и нарастают нарывом новые – а может быть, те же самые. Просто я не помню. Нарыв. Это я сам нарыв – я совершенно неуместен в этом доме, потолки уходят куда-то, уплывают, теряются, со стен смотрят странные люди в напудренных париках, и я всякий раз жду, что стоит мне ступить на лестницу, они зашикают – сразу все, хором, дружно. Белый мрамор. От него глазам больно, как от солнца. Я хорошо вижу даже в полумраке. На первой ступеньке валяется крохотный клочок пергамента, длиной в полдюйма, не больше, нарушая своим наличием стерильность лестничной белизны, словно желтый листок где-то сорвался и дерзко залетел через окно. От этого воображаемого – настоящего – листка веет жизнью. Я смотрю на него – и мне легче дышать. – Дорогой? – вдруг звучит другой голос, и я замираю, так и не шагнув на чертову лестницу, за спиной вспыхивает яркий свет… наверное, так. Я медленно оборачиваюсь, и вижу, как он, склонившись, целует ей руку, изгиб его спины небрежен, но камзол морщинится, как вторая кожа – слишком уж ровные складки. Они словно собираются пригласить друг друга на танец. – Ты уже вернулся – так скоро – какой сюрприз – у меня еще одно дело, я должен говорить с Северусом – нет, это не долго – может быть, вы выпьете чаю, и мистер Снейп – мистер Снейп торопится – дорогая – дорогой… Вообще-то мистеру Снейпу некуда торопиться. Я прислушиваюсь к почти бессмысленному журчанию голосов – дорогая, дорогой – и бездумно смотрю, как ее тонкая рука – почти пугающе прозрачная – покоится в его такой же тонкой руке. Они кажутся не супругами, а родными братом и сестрой. Близнецы. Два изысканных поджарых зверька. – Когда вы закончите свои дела, Северус, я буду рада, если вы пообедаете с нами. Я небрежно кланяюсь, давно уяснив, что здесь так принято. Церемонии изысканных зверьков. Я кланяюсь и с удовольствием смотрю на протоптанную грязную борозду в голубой траве. Потом поднимаю голову и намеренно сталкиваюсь взглядом с водянистыми голубыми глазами. Только вежливое внимание, ничего больше… как будто бы. Но я хорошо вижу даже в полумраке. Уголок ее розового рта, похожего на мертвую устрицу, еле заметно дергается от отвращения. Я громко кашляю и не подумав прикрыться ладонью – платка у меня нет, разумеется. – Простудились? В голосе столько наигранного участия, что я не могу не откликнуться, снова кривлю плечо в поклоне и говорю небрежным тоном: – Туберкулез, Нарцисса, сущие пустяки… все нет времени как следует заняться собой. Она не может удержать какой-то странный сдавленный звук, будто подавилась рыбьей костью. Я получаю ощутимый тычок локтем в спину и, наконец, ступаю на лестницу. – Он шутит, дорогая. Я снова оборачиваюсь. Дохлая устрица губ некрасиво выгибается, силясь изобразить улыбку, и мне хочется сбежать со ступенек и впиться в нее зубами, чтобы почувствовать во рту нежный солоноватый привкус. Лента, обмотанная выше запястья, вдруг ощутимо шевелится и жжет. Я украдкой поглаживаю ее другой рукой, даже сквозь рубашку наслаждаясь гладкостью атласа. Прирученная змейка тут же успокаивается, затихая. Я облегченно вздыхаю. – Да иди же ты вперед, черт тебя… – еле слышное шипение и еще один тычок в спину. Я безжалостно наступаю грязной подошвой на хрупкий лепесток пергамента – и мне кажется, ощущаю ступней, как под моим весом он обращается в пыль.

Команда Снейпоманов: *** – Ты сделаешь так, как я сказал! Забавно на него смотреть, но я на него не смотрю. По столу в беспорядке разбросаны бумаги, и мне кажется, это карточные счета. Я сам не знаю, почему так думаю. Почти уверен. – Ты меня слышишь, Снейп? Нет, не слышу, и не думаю слышать. Он проносится рядом, обдав меня вонью каких-то парфюмерно-кондитерских запахов, лайм, вымоченный в рейнском вине, вот же гадость какая – шелк халата путается в его ногах, льнет к ним, только что не стонет… Усмехаюсь. – Чего скалишься, мальчишка?! Я усмехаюсь еще откровеннее. – Что вам угодно, ваша светлость? Он прекращает челночно суетливую беготню по кабинету и, в один прыжок оказавшись рядом, теснит меня к стене. – Ну ты, отребье… слишком уж забываешься… избаловался… – шипит он, глядя исподлобья и продолжая наступать. Я сам не знаю, почему пячусь. От него слишком сильно пахнет. Я вижу, как пульсирует на виске толстая и синяя, как дождевой червь, вена. Раздавить бы пальцами. Он морщит лоб – и я хочу прикоснуться к этой уродливой гармошке – лицо сразу тяжелеет, обретает значительность, будто я и правда мальчишка, а он старше меня не на пять, а на добрых пятнадцать лет. Дальше отступать некуда. Стена. – Ты сделаешь так, как я сказал, – повторяет он вполголоса, упрямо, раздраженно и вместе с тем на удивление вкрадчиво. Его колени, облепленные шелком, касаются моих, закованных в грубую шерсть брюк. – Нет, – говорю я так же тихо и вкрадчиво, невольно копируя интонацию. – Нет. – Нет?! – Нет. Потому что Он согласился – мой план лучше. – Он? Ты виделся с Ним? Когда? Голос плывет от жгучей ревности, и рука вдруг тянется к моему горлу. Неожиданно для себя я перехватываю его руку и спокойно отвожу от шеи. – Я виделся с Ним вчера. Он призвал меня. Я был там один. В его глазах откровенная тоска. Люциус даже ни секунды не сомневается в моих словах и правильно делает – о таких вещах не лгут. – Что еще Он сказал? Я пожимаю плечами. Мне вдруг становится совершенно пусто и безразлично. Не знаю, зачем я прислушиваюсь к отяжелевшему дыханию рядом. – Северус, – голос звучит теперь почти нежно. – Что еще Он сказал? – Я рассказал ему, что у меня есть собственный план – и он признал мой план лучше твоего. Больше ничего. – Больше ничего, – повторяет он бессмысленным эхом и отходит от меня. Сгорбленная спина увеличивает разницу в возрасте с гипотетических пятнадцати до еще более гипотетических двадцати пяти. Ссутулясь, он бредет к столу, садится и начинает перебирать бумаги, как будто меня и нет вовсе. Странной звуковой аберрацией мне чудится жужжание шмеля над высокой вазой с какими-то белыми цветами. Откуда шмель в кабинете? Должно быть, залетел через закрытое окно. Пергамент шуршит под небрежными движениями пальцев. Я не вижу шмеля. Только звук. Внезапно хочется спать. Лечь на траву – здесь она цвета ржавчины, почти настоящая – лечь на траву, подтянуть колени к носу и спать. Спать… Шуршание усиливается. Я поднимаю глаза, оторвав взгляд от ковра. Люциус уткнулся в газету, скрывшись за разворотом. Что-то интересное? Неожиданно смолкают все звуки. Что такое может быть в «Пророке», в этом верном глашатае всех жалких идей Минис… – Посмотри-ка, Северус… Мне кажется, тебе должно быть любопытно. Смятый газетный лист летит точно мне в лицо. Я медленно расправляю сморщенную страницу, разглаживаю, смотря поверх собственных рук на откинувшегося на спинку стула Малфоя. Разница в двадцать пять неожиданно сократилась до нуля. Да что ж там такое? Танец. Кружение, вихрь. На черно-белом снимке не различить пылающий костер волос, но даже на черно-белом глаза слепит рыжина, знакомый абрис лица, почти не обезображенного пористостью печати, и зелень радужки, и ликующая улыбка – ликование танца, пена кружев, она вся в белом, облако кружев – может быть, просто облако, может быть, она умерла, может быть, она смотрит не с газетного листа – а с неба – смотрит не на меня. Не на меня. «Вчера состоялась скромная церемония бракосочетания Джеймса У. Поттера и Лили М. Эванс, самых молодых ау…» Буквы расплываются. Лента стискивает, сдавливает запястье, как стальной трос. Или не запястье. Горло. Почему Малфой дал мне газету? Как он узнал, что я… Какое-то время я думаю только об этом – как будто нет ничего важнее. Потом аккуратно сворачиваю страницу пополам, подхожу к столу и кладу ее поверх остальных бумаг. Я замечаю, с какой жадностью он вглядывается в мое лицо. Смотри. Смотри сколько угодно. Ты ничего не увидишь. Я неожиданно понимаю, куда делся шмель. Я проглотил его, сам не заметив как, и теперь он бьется в предсердиях, в желудке, в кишках, мечется, ища выход, и от безысходности жалит и жалит мое нутро. Я могу открыть рот и выпустить его – но зубы стиснуты, челюсть будто судорогой свело. – Северус… Я слышу, различаю звук своего имени, но интонацию мне не разобрать. Я завожу руки за спину, чтобы было не заметно, и лезу пальцами в рукав рубашки, чтобы погладить ручную змейку. Она ластиться атласной спинкой, отзываясь на прикосновения. – Ты сделаешь так, как я сказал? Я не понимаю, о чем он и чего хочет. Я хочу только одного – чтобы он замолчал. Поэтому поспешно киваю головой, да, я сделаю, сделаю, я все сделаю. Шмель ползает, щекоча нутро мерзкими шершавыми лапами. Не хватает воздуха. Я с трудом открываю рот – и жду, когда насекомое вылетит наружу. Проходит минута-другая; Люциус молча смотрит на меня, потом делает неловкое движение, словно собирается встать, но удерживается на месте. Дальше я не помню. *** Ноги топчутся по снегу, снег мягкий и рыхлый, наверное, теплый, нагретый солнцем. Хочется разуться и пройтись босиком, чтобы щекотало и нежило ступни. Наверное, уже полдень, я опаздываю, но совершенно нет желания поторопиться. Ничего, он подождет. Конечно, подождет – у него нет выхода. Я постою здесь совсем немного, возле тополя, дерево старое, оно, наверное, целый век здесь дремлет – и дремало так же несколько лет назад, и с его ветвей так же сыпался белый пушистый снег, много, наметая целые сугробы на разогретую землю, и та же ленца сковывала движения, и так же не хотелось возвращаться… Теперь и возвращаться некуда, мне некуда возвращаться по этой сто раз исхоженной дороге, ведущей из Хогсмида в Хогвартс. – Сев, что ты делаешь, перестань! – Смотри… смотри, как вспыхнул, будто порох… красиво, правда? – Пожар хочешь устроить? – Это ничего, Лил, ничего – смотри, как здорово горит! С палочки сыплются голубоватые мелкие искры, огненная дорожка молниеносной змейкой несется по земле, пара каких-то мгновений – и нету снега, сгорел, только раскаленная огнем земля, старая и пахнущая чем-то сладким, невыразимо приятным. Лили растерянно смотрит под ноги, словно все еще пытается усмотреть полыхающий оранжевый бегунок, порхнувший из-под скрюченных корней. А я уже не смотрю – ничего не осталось, даже пепла, даже тени следа. Пушистый снег прогорел начисто, только запах – вот и все. Я смотрю на Лили, солнце вспыхивает в волосах, волосы цвета костра, почему-то больно дышать – словно воздух раскалился то ли июньским зноем, то ли от волос пышет жаром, конечно, я ощущаю именно так, – протянуть руку и дотронуться, если бы я только мог, если бы только осмелился…хоть раз. – Сев… Смущенный настороженный голос. Прикрытые глаза. Она делает малюсенький, почти незаметный шажок назад, подальше от меня. Пятится, будто не знает, что я все равно не решусь, никогда – мне кажется, что никогда – и я ненавижу свою нерешительность, и день неожиданно темнеет, прямо на глазах, хотя на небе ни одной тучи, даже ветер – и тот стих. – Сев, ты что? Я угрюмо молчу, меня раздражает вопрос, раздражает заметное недоумение и даже испуг в голосе, зачем она спрашивает, разве не знает, «что», разве сама не видит, неужели ей сейчас легко дышать – когда воздух напоминает густое желе, еле проталкивается в легкие, я хватаю его кусками, это желе, рот приоткрылся, в груди стиснуто, легкий присвист, хрип, и по спине тянется липкая ледяная капля, как будто улитка там ползает… Я прислоняюсь спиной к шершавой теплой коре тополя, потираюсь лопатками, словно хочу раздавить эту улитку, сдохни же, сдохни, наконец! Сквозь рубашку ствол тополя корябает спину; змейка на запястье вдруг оживает, холодит кожу – и я понимаю, на каком нахожусь свете, – неужели я простоял возле дерева несколько лет, и сам не заметил? Кажется, нужно куда-то идти, меня ждут… кто-то ждет, этот… как же его… Хогсмидовское молодое лето, июньские снега, безветрие, тишь и запах прогретой земли, надо идти… идти. Я рассеянно озираюсь по сторонам – перевалило за полдень, но кругом странное безлюдье. От этого почему-то очень тревожно. И похоже на сон. Куда же все делись? Впрочем, какое мне дело, мне надо идти, пусть даже сон, какая, в сущности, разница, все давно уже как сон, без роздыха, серый-серый сон, где нет ни капли огня. Нет огня. Нет… ог… Я вздрагиваю всем телом, тяжело приваливаясь к стволу тополя. Зажмуриваюсь, чувствуя, как бешено стучит в виске. Сон. Это всего лишь сон. Снова открываю глаза. Улочка пылает кострищем. Кто-то поджег снег, наверное, но горит не на земле, горит в воздухе, горит воздух… в моем сне опять нечем дышать. Лили Эванс торопится куда-то, одна. Я поспешно прячусь за деревом и выглядываю из-за колонны ствола, как вор. Мерлин мой, думается вскользь, она больна? Что это с ней? Стройную фигуру раздуло; словно опухоль, уродливый нарост на талии, круглым тяжелым шаром. Лили торопится, походка неловкая, переваливается, как утка, таща свой живот. Что это с ней? Десятки липких улиток ползут по спине, я дергаю плечами в тщетной попытке стряхнуть их на землю, все внутри натянуто, того и гляди порвется. Первым порывом меня выбрасывает из-за дерева, но я тут же снова пячусь, скрываясь за толстым стволом, хочется заползти под корни и спрятаться там, чтоб она не заметила, не увидела, в горле клокочет, мне слышится со стороны собственный шепот, выговаривающий что-то, четыре буквы, два одинаковых слога, шепот громкий, как хриплый крик, вот сейчас она услышит, Лили, и повернет голову, и не увидит, кто это там шепчет, скрытый за древесной старой колонной, не увидит, но может – догадается, узнает, подойдет ближе и что-то скажет – хоть одно слово, может быть, скажет, «здравствуй»… Нечем дышать. Я обнимаю тополь обеими руками, корявая шероховатость под пальцами обдирает как будто до крови, больно… опять зажмуриваю глаза, пляшут красноватые круги, разрастаясь до огненно-рыжих всполохов, пляшут, танцуют в кромешной темноте, нечем дышать, грудь ломит и не держат ноги. Я стою с закрытыми глазами, обнимая ствол, минуту-другую, а когда решаюсь снова посмотреть из-за дерева, на улице уже никого нет. Только снег белыми мелкими водоворотами крутится в теплом воздухе, морочит. Может быть, никого и не было? Я прижимаюсь пылающей щекой к запястью, неслышно нашептывая ручной зеленой змейке. Нет. Это не сон. Как собака, я жадно нюхаю воздух. Не ошибиться. Еле уловимый аромат, знакомый с детства. Это не сон. Что ей понадобилось в Хогсмиде? Я не знаю. Я ничего о ней не знаю – я знаю о ней все, я всегда буду знать о ней все – и не знать ничего. Тошно от собственных мыслей. Пустая улица усиливает ощущение нереальности. Может быть, я уже умер? Или это не я? Я кусаю себя за запястье, не за то, что обвито зеленой лентой, за другое. Мгновенная вспышка боли. В голове немного проясняется. Я должен идти… кажется, так. Наверное, она зашла в одну из лавчонок, немедленно бежать следом, догнать, схватить за руку… Я еще раз кусаю себя за запястье, прислушиваюсь к боли и торопливым шагом иду к «Кабаньей голове». Снег кружит над головой. *** – Ты опоздал, Снейп, я уже полчаса торчу в этой вонючей дыре. Я сажусь на жесткий колченогий стул и смотрю на Люциуса. Если сосредоточиться на чем-то другом, морок пройдет – я знаю. Дышать станет легче, и в груди перестанет болеть. Я смотрю на Люциуса, разглядываю его бледное осунувшееся лицо, темные обводы под глазами, волосы, тусклые и безжизненные, как вылинявший парик. У Люциуса усталый вид. Он морщится, как будто ему больно глотать, и брезгливо присаживается на самый край дивана, застеленного грязно-желтой тряпкой. В комнате спертый воздух, пахнет чужим застарелым потом и еще чем-то нечистым. Снизу, из бара, доносится монотонное глухое бормотание. – Что ты так смотришь? Я пожимаю плечами и поспешно отвожу глаза. Дышать уже легче, гораздо легче. В голове проясняется. Я перевожу взгляд на жирную муху, суетливо ползущую по подоконнику, ее зеленоватая спинка тускло поблескивает. Солнце заглядывает в окно. – Ты опоздал, Снейп, – зачем-то повторяет он и судорожно сцепляет белые длинные пальцы. Я вопросительно поднимаю голову, молчу. Это он позвал меня сюда. Пусть говорит, я слушаю. Я догадываюсь, о чем он будет говорить, но не начинаю первым. – Северус… Голос так откровенно вибрирует то ли ненавистью, то ли волнением, что я опять начинаю дергаться, мне не по себе от его напряженной позы, от бездумных движений неспокойных рук, которые места себе не находят, мечутся, как загнанные зверьки, то к волосам, то к коленям. – Все прошло хорошо, – не выдержав, поспешно проговариваю я. – Все в порядке. – Ты… – Я тебя ждал. Потом понял, что ты не придешь. Все сделал сам… Он вскакивает и тут опять валится на диван, как подкошенный. Глаза беспокойно бегают, и мне кажется, что сейчас он закричит. – Ты… ты… Он вызывал тебя? Ты уже доложил? Я отрицательно качаю головой, и он тут же обмякает, поджарая нервная фигура расплывается, как желе, будто из тела вынули все кости до единой. – Северус, я… Он осекается, сглатывает, я вижу, как напряжение возвращается, и надувшиеся желваки играют на бледных до желтизны скулах. Он отталкивающе некрасив сейчас. Мне неприятно на него смотреть. – Северус, – начинает он снова, уже более уверенно, с привычно вкрадчивыми интонациями. – Послушай меня. Я не мог прийти. Никак не мог. Нарцисса рожала в ту ночь, роды были такие тяжелые, я не… Я боялся, что она умрет. – Все в порядке? – спрашиваю я с легким оттенком покровительства, спокойно, как равный. – Что? – вскидывается он. – А, да. Да, в порядке. Спасибо. Родился мальчик. Какое-то время мы молчим. Муха упрямо бьется в стекло, раз за разом пытаясь вырваться на волю. Снизу доносится бормотание нетрезвых голосов. – Северус… Тревога расширила зрачки, затянула мутью льдисто-серую радужку. Я вижу, как дрожат его плечи. Он выглядит глубоким стариком. Я тяну носом, улавливая сладковатый запах пота, и отмечаю про себя, что первый раз от него пахнет чем-то обыденно плотским. Он сам на себя не похож, такой неуместный в своей шелковой мантии в этой загаженной маленькой коморке – еще более неуместный, чем везде. Ему вообще не стоит покидать стен поместья, похоже, только там он чувствует себя уверенно и только там смотрится самодостаточным и спокойным, изысканный зверек в комфортабельной теплой норе. – Ты… ты ведь не скажешь Ему, что был один? – произносит он с усилием, и лицо вдруг багровеет, будто его удар сейчас хватит. – Снейп, ты сможешь сказать, что мы были там вместе, вдвоем, как все и планировалось, ты скажешь так, что Он поверит тебе… ты сможешь… правда? Ну давай же. Попроси меня, как следует. Я вытягиваю шею, выпрямившись на стуле, будто меня привязали к палке. Его рот кривится от унижения. Краска медленно сходит с впалых щек, сменяясь привычной восковой бледностью. Он закусывает губу и поспешно отводит взгляд. Молчит. Я тоже молчу. – Северус… Мне хочется, чтобы эта сцена тянулась бесконечно. Чтобы он еще раз выплюнул мое имя. Муха упрямо бьется в стекло. Я ощущаю подступившую к горлу тошноту. Встаю и подхожу к окну. Поднять раму, что бы муха улетела, наконец. От ее жужжания уши закладывает, и это мешает сосредоточиться. Отвлекает. Лоб горит, и я прижимаюсь к ледяному стеклу, засиженному черными точками. Я смотрю на улицу, прямо на тот самый тополь. Снег по-прежнему крутится мелкими воронками, зависшими в паре футов от земли. Голова снова начинает плыть. Я смотрю на тополь, и мне кажется, я опять прячусь за ним, и шершавая нагретая кора пахнет пылью и дымом. Тем же самым ярко-рыжим сном вдруг вспыхивает воздух. Я даже не удивлен, не успеваю удивиться – только отшатываюсь от окна, но все равно вижу спешащую по каким-то своим делам Лили, неуклюжую и нелепую, с уродливым наростом живота. Может быть, я сошел с ума? За моей спиной кто-то шумно дышит, я вздрагиваю, быстро обернувшись, и натыкаюсь на Малфоя. Как он здесь оказался? Зачем он здесь? Он тоже смотрит на улицу, выглядывая из-за моего плеча. – Она одна, Поттера не видно? – озадаченно проговаривает Люциус. – Только ауроров здесь и не хватает… рыщут везде… шакалы. Я изумлен до перехвата дыхания. Значит, он тоже ее видит? Значит, это… – Скоро родит, – равнодушно бросает Люциус. На улице никого нет. Я опять пропустил момент, когда она скрылась из виду. – Кто родит? – спрашиваю бездумно. В горле что-то булькает. – Как кто, ну Эванс же, ты сам не видел разве, пузо уже на нос лезет. Непривычная вульгарщина и скабрезность его слов потрясает на миг, а потом я вдруг понимаю, понимаю, будто только сейчас позволяю себе понять, что это за опухоль, нарост на талии. Скоро родит. Пузо уже на нос лезет. Лили беременна. Скоро родит. Ну да. Они ведь поженились почти год назад. Она – и этот. Все правильно. – Северус… Пузо… на нос. Мужняя жена. Чужая… До меня словно впервые доходит, что это означает – она его жена. Жена. Красноречивое свидетельство того, что Лили – чья-то жена, лезет на нос. Пересохшее горло нестерпимо зудит. Все плывет перед глазами. Скоро родит. Поттер ее… он ее… Скоро родит. Пузо на нос лезет. Я вижу, как легкая невесомая фигура кружится в танце, попадая в такт неслышной музыки. Да, милый, хорошо. Еще. Пожалуйста. Она танцует. Танцует, сидя на нем верхом. Он – ее… Он. Ее. Жена. Скоро родит. Где-то в тишине спальни они танцевали, раз за разом, пока талия не начала оплывать вот этим чудовищным наростом живота, он ее… Доебалась – что пузо на нос лезет. Он ее ебал. Ебет. Каждый день. – Северус! Северус, что с тобой… что ты стонешь? Прекрати! Я стискиваю зубы, задыхаясь. Пах вдруг наливается тяжестью, почти нестерпимо, до боли, тянет. Кровь бешено колотится в висках. Меня душит возбуждение и злость, ярость, от которой в глазах танцуют красные мелкие мухи. Ноги не держат. Люциус стоит совсем рядом, за спиной, замер; я слышу его дыхание. Мне хочется кричать. Я поворачиваюсь к нему лицом, сталкиваюсь взглядом с растерянными глазами. Руки сами цепляются за плечи. Чтобы не упасть. Ощутив под руками чужое тепло, я почти вскрикиваю, я невольно жмусь к нему покрепче, и хочется кричать, кричать… Он пытается отшатнуться, но я вцепился в него мертвой хваткой, почти обнял. Внизу живота нестерпимо болит, и я потираюсь пахом о его бедро, чтобы облегчить боль. – Снейп, ты что, что ты делаешь, ты с ума сошел?! Я яростно трусь пахом о его бедро, он неожиданно покорно затихает, не вырываясь больше. Тяжело дышит. Напряжение все нарастает, разливаясь по телу болезненным страшным удовольствием, я жмусь к живому теплому телу, загнанно хватая воздух раскрытым ртом. Лента на запястье ласково жжет, я неуклюже шевелюсь, освобождая руку, с глухим стоном рву зубами манжет и впиваюсь поцелуями в прохладный зеленый атлас. «Да, милый, хорошо. Еще. Пожалуйста…» Язык неистово льнет к гладкой ткани, мечется, вылизывая. Сильная дрожащая рука гладит меня по плечам, давит… Пах трется о бедро, это похоже на странный танец, словно мы танцуем, слившись в нелепой перекрученной позе, и кровь шумит в ушах. Ткань застревает между зубов. Закусив ее, я жадно втягиваю запах – и низ живота взрывается сладостью, в штанах тут же делается мокро, я резко выдыхаю, отталкиваю чужие руки и почти падаю, устояв на ногах только усилием воли. – Снейп… ты с ума сошел… В голосе лживое недоумение пополам с нескрываемой брезгливостью, мне страшно глаза поднять – и в то же время все равно. Мне все равно. Я совсем ничего не чувствую. Пустота. Я не знаю, сколько проходит времени и что делает каждый из нас. Кажется, он что-то говорит. Возможно, я отвечаю. На запястье словно открытая рана – это единственное, что я могу ощущать. Спустя какое-то время я обнаруживаю, что в каморке никого нет. Я не думаю об этом. Иду, пошатываясь, целую сотню миль, пока не добираюсь до дивана. Сажусь. Тупо пялюсь на зеленое запястье. Ткань в темных мокрых пятнах от слюны. Мучительно гадливое чувство не дает дышать. Непослушными пальцами я закатываю рукав рубашки. Развязываю ленту, разматываю, видя, что она безупречно мертва. Просто старый кусок атласа. Ничего больше. В груди теснит. Я нашариваю палочку в кармане и подношу ее к тонкому влажному трупику змеи. Insendio. Обжигает пальцы, но боль почти не чувствуется. На коленях остается грязно-серая горстка пепла. Я встаю и небрежно стряхиваю пепел на вышарканный, почти лысый палас. Пахнет паленым. Снизу доносится пьяное монотонное бормотание. На брюках – в паху – уродливое пятно. Машинально бормочу очищающее заклинание и как сомнамбула бреду к двери. Высовываю нос в узенькую щель и воровато смотрю вниз. Возле лестницы стоит Альбус Дамблдор, рядом с ним женщина в уродливых очках, обвешанная бусами и цепочками. Она что-то говорит ему. Кажется, они собираются подняться наверх. Я захлопываю дверь и приваливаюсь к ней спиной. Дальше я не помню. End

ele: 1. Общее впечатление - 10 2. Стиль - 10 3. Попадание в характер персонажей - 10 4. Степень достижения цели - 10 (Регистрация на ЗФ 01.11.05 http://fanfiction.borda.ru/?32-ele)


Натэль: 1. Общее впечатление - 10 2. Стиль - 10 3. Попадание в характер персонажей - 10 4. Степень достижения цели - 10

how: Это сильное произведение, но ЧРЕЗВЫЧАЙНО тяжело читаемое точно знаю, что перечитывать никогда не буду 1. Общее впечатление - 10 2. Стиль - 10 3. Попадание в характер персонажей - 10 4. Степень достижения цели - 10

Anuk-sama: 1. Общее впечатление - 10 2. Стиль - 10 (очень хорошо передано "временное помешательство" Снейпа - форма и содержание текста идеально друг другу подходят, но при этом другие герои искажаются восприятием Северуса, как кривым зеркалом) 3. Попадание в характер персонажей - 9 4. Степень достижения цели - 10 http://pay.diary.ru/member/?376832

http: 1) общее впечатление - 10 2) стиль - 10 3) попадание в характер персонажей - 7 4) степень достижения цели - 7

ДЖЕКизТЕНИ: 1. Общее впечатление - 9 Я не понял, что так Нарцисса запаниковала с туберкулезом. Для магов маггловские болезни вроде не вопрос? И еще - Джеймс и Лили не были аврорами. Я зануда - убейте меня. Только нежно А вообще приятное, динамичное чтиво, несмотря на отсутствие экшена как такового. "Нерв" держит почти на протяжении всего текста. несколько раз чуть провисло, но в целом - явно видно, написанно профессионалом. 2. Стиль - 10 Масса удовольствия. Точно подобранные слова, образы, метафоры. И даже не обидно за всех этих "червей" в описании Люца. Все равно - хорош, падла. 3. Попадание в характер персонажей - 9 Снейп- вполне. Люц - по началу тоже, но в конце - сдулся. От рождения наследника впечатлился по самые "небалуйся"? 4. Степень достижения цели - 8 цель не знаю. Но без Люца тут вполне можно было обойтись. имхо. Вставьте любое имя.-))))

aguamarina: Общее впечатление – 10. Стиль – 10. (А одиннадцать нельзя? Нет? Жаль…)) Попадание в характер – 9. (За Снейпа-то десять, конечно. А вот второй персонаж… слегка схематичен. Понятно, что снейповское восприятие… но все же)) Степень достижения цели – 9 (согласна с предыдущим оратором... то бишь с Джеком).

Meister Faust: 1. Общее впечатление - 8 2. Стиль - 9 3. Попадание в характер персонажей - 9 4. Степень достижения цели - 8

Bruinen: 1. Общее впечатление - 10 2. Стиль - 10 3. Попадание в характер персонажей - 10 4. Степень достижения цели - 10 Но что б я еще хоть раз это перечитала! Не, я стока не выпью))) валерьянки!

Кьянти: Общее впечатление – 9. Стиль – 10. Попадание в характер – 9. Степень достижения цели – 10.

Даная: 1) общее впечатление - 10 2) стиль - 10 3) попадание в характер персонажей - 10 4) степень достижения цели - 10

пис_aka: 1) общее впечатление - 10 2) стиль - 10 3) попадание в характер персонажей - 10 4) степень достижения цели - 10 Вмемориз

Zajcys: Кружение по подсознанию. И отвратительно, и затягивает. Как же я не люблю насекомых. 1) общее впечатление - 10 2) стиль - 10 3) попадание в характер персонажей - 10 4) степень достижения цели - 10

Мюмла: 1. Общее впечатление - 10 2) стиль - 10 3) попадание в характер персонажей - 8 4) степень достижения цели - 10.

Toriya: 1) Общее впечатление - 10 2) стиль - 10 3) попадание в характер персонажей - 8 4) степень достижения цели - 10. Лучший фик комнады, без вопросов.



полная версия страницы